— Помню, как увидела первый труп. Это была женщина. Я смотрю на нее и думаю: “Так холодно. А почему она без обуви? Почему она в белых носках?.. Ее же кто-то любил при жизни, у нее, наверное, был муж. А сейчас я, совершенно чужой человек, вижу ее такой… Я не должна этого видеть, но вижу ее грязные носки. Белые”. А после этого уже не было никаких мыслей. Вот ты идешь — собачка пытается съесть чей-то труп. Нормально… — вспоминает в разговоре со “Страной” Алла, 48-летняя жительница Мариуполя.
7 мая ей удалось вместе с мамой и братом выбраться из Мариупольского ада — в последний день, когда из города была организована централизованная эвакуация.
Сейчас Алла все еще ощущает последствия пережитого ужаса. У Аллы контузия и посттравматическое расстройство: она почти не спит из-за ночных кошмаров, плохо слышит.
Но все-таки она и ее мама согласились рассказать “Стране” о том, что ей пришлось пережить в Мариуполе.
“С папой не общаюсь, он пропутинский”
Алла родом из Голой Пристани (Херсонская область). Там родилась вся ее семья — мама Елена (70 лет), брат Святослав (38 лет) и Алла (48 лет). Сейчас фактически оба ее дома (и Мариуполь, и Голая Пристань на Херсонщине) находятся в оккупации.
В Мариуполе Алла жила с 2016 года.
"Я учитель английского и французского языков, брат — массажист, а мама работала продавцом и писала музыку.
Я из семьи моряка, мой папа давно получил квартиру в Мариуполе. Когда мне было 25, родители развелись, но квартиру папа оставил маме. Мама и брат жили там давно, я жила и работала в Киеве. Переехала к маме и брату в Мариуполь шесть лет назад.
С отцом я не общаюсь и не хочу иметь ничего общего — он пропутинский. Когда я позвонила ему и сказала: "Мы спаслись из ада!", а для нас это было чудо, потому что нас бомбили и люди живьём горели, папа мне ответил: "Ну, а что ты хотела. Все оправдано: лес рубят, щепки летят". Мой родной папа, представляете?", — говорит Алла.
Вспоминая о том, каким был Мариуполь до войны, она по привычке говорит в настоящем времени. То и дело осекается и сама себя поправляет: не "есть", а "был".
"Мариуполь – европейский город, прекрасный, с очень чистыми улицами. Там есть… Были очень интересные здания, красивая архитектура. Пару лет назад у нас в городе организовали марафон: восстанавливали старые двери домов. Я обожала гулять в старинном парке 18 столетия с видом на море. Со столетними деревьями, аллеями, шикарной подсветкой. Там очень красиво. Было…
Накануне полномасштабного вторжения я отказывалась верить, что это возможно. А 24 февраля утром мы услышали взрывы. Но я тогда не осознала, что это действительно война. Мы даже не делали никаких стратегических закупок. Мы живем в частном доме, поэтому запасы были — консервация, компоты, соки. Позже мамина консервация спасала не только нас, а и наших соседей: мы кормили весь подвал.
На четвёртый день войны, 28 февраля, у нас уже не было воды, газа и отопления. Не было вообще ничего. Самолёт скинул бомбу, и все пропало. Было очень холодно — днём -7 градусов, а ночью до -15 градусов.
Сначала мы выпили всю воду из батареи. Когда ещё был мороз и воды не было совсем, мы нашли ржавую тачку у соседей, у которых дом сгорел. Тачку мы притащили к себе, в нее набирали лёд, топили его и готовили на этой воде", — вспоминает Алла.
"Мы горели два дня"
Казалось, хуже быть не может. Но теперь Алла знает, что хуже может стать всегда.
"Еще через неделю в Мариуполе стало очень "горячо". Сильно бомбили, кругом были пожары. Рядом сгорело почти все, были сорваны крыши домов. По всему району выворочены деревья с корнями. Наш дом относительно не пострадал — в крыше “всего” 14 дырочек. Мы только-только достроили баню, но ни разу не успели ею воспользоваться.
Мы как дядюшка Тыква из мультика "Чиполлино" — 10 лет строили наш дом и очень его любили, поэтому не хотели уезжать. Было жаль оставлять все, во что вложено так много труда”, — признается Алла.
Чем дальше, тем хуже становилась ситуация в Мариуполе. Как вспоминают Алла и ее мать Елена, 6 марта начался настоящий ад.
“6 марта начались сильные стрельбища. Мы сидели у себя дома, в трехметровом подвале. Но снаряды так громко и сильно взрывались над нами, что подвал "шатался", мы не знали, что делать. Недалеко от нас снаряд попал в дом, в подвале которого прятался мужчина. От него ничего не осталось.
В трех метрах от нас два снаряда попали в соседний дом — он загорелся. Всю ночь по улице летали раскалённые куски шифера. Это было очень страшно, мы думали, что наш дом тоже сгорит полностью. Потом снаряд упал в соседний дом с другой стороны. Снаряд угодил в дерево абрикоса — его размозжило на кусочки. В десяти метрах от нашего дома.
Когда было очень страшно, мы перебегали через улицу и прятались в подвале девятиэтажки. Там было много людей — человек 40 точно. Только в одной комнатке подвала 3х4 метра пряталось 18 человек. Мы просидели там несколько недель. Было очень холодно. Старики и взрослые, одна пожилая женщина с диабетом, семьи с маленькими детьми. Нам повезло, потому что в этом доме до этого была парикмахерская и арт-студия — мы могли ходить туда в туалет.
Когда обстрелов было меньше, мы ходили к себе домой. А если обстрелы усиливались, мы возвращались в многоэтажку. Вот так и жили.
Совсем плохо в Мариуполе стало 31 марта и 1 апреля. Район, где мы находились, прицельно обстреливали из артиллерии. Снаряды попадали в дом, в подвале которого мы прятались — мы боялись, что он просто развалится. Была настолько сильная взрывная волна, что окна просто вынесло. А потом девятиэтажка горела. Все этажи подряд”, — рассказывает Елена.
В этот момент в подвале произошла удивительно комичная история, которая врезалась в память Алле.
“Горит 9-этажка, над нами уже дымится козырек подвала, где мы сидим. И тут к нам забежал один ром и говорит: “Бензинчику не желаете купить?”. Представляете? Всё горит, все горят, а он предлагает купить бензина. Полный сюрреализм”, — говорит Алла.
Пожар в девятиэтажке, в подвале которой пряталась ее семья, длился целых два дня. Все это время люди не выходили из подвала. Между риском задохнуться от дыма и быть убитым на улице снарядом или снайпером, они выбрали остаться в подвале.
“Огонь спускался все ниже и ниже. Весь подвал был в дыму, люди просто задыхались. Одна женщина пристала к моей дочке и сказала: "Покажи паспорт, ты здесь не прописана. Ты крадешь мой кислород". Люди были в отчаянии. Выскочить на улицу мы не могли, иначе нас бы просто разворовал снаряд или расстреляли снайперы. Сжавшись, мы с людьми стояли в коридоре и не знали, что делать — думали, что все этажи сверху упадут на нас.
Там, в подвале, я сильно рукой терла себе солнечное сплетение. Чтобы почувствовать какую-то другую боль. Чтобы не сойти с ума... Только потом, когда мы уже вышли из подвала, я увидела, что у меня все раздерто в кровь.
В подвале мы не задохнулись от дыма по чистой случайности: повезло, что поднялся сильный ветер. Как-то так получилось, что дыма стало меньше и мы выжили. Все это время мы не выходили из подвала, не ели и не пили, просто тряслись от страха”, — вспоминает Елена.
“Тачка сломалась от трупов”
Мирные люди в Мариуполе умирали каждый день. Трупов было много, их пытались спрятать в подвалы. Некоторые тела просто лежали на улицах много дней.
“Еще в первые дни люди стояли в очереди в банкомат, чтобы снять деньги. Выстрел — и уже несколько человек лежало. Их тела не убирали несколько дней — там были женщины, мужчины...
Двор возле нашего дома плотно застроен девятиэтажками. В одну из них попал снаряд, на восьмой или девятый этаж. Взрыв был очень сильным: один подъезд «сложился» полностью, завалив вход в дом. Один мужчина на третьем этаже не успел выскочить из дома. Когда все стало гореть и пламя было везде, он выбежал на балкон и кричал, чтобы его спасли. Кто-то из людей пытался помочь ему, но у нас не было лестницы... В итоге мужчина просто заживо сгорел.
Помню, мой сын как-то взял тачку и пошел собирать дрова, чтобы мы могли приготовить поесть. А «ДНРовцы» остановили его на улице и сказали вместо дров собирать трупы. И сын грузил тела на тачку и перевозил их. У нас тачка сломалась от трупов”, — вспоминает Елена.
Алла говорит, что со временем мертвые тела перестали вызывать у нее какую-либо реакцию. Погибших было слишком много, и эмоции в какой-то момент “закончились”.
“Помню, как увидела первый труп. Это была женщина. Тогда я еще была способна на какую-то рефлексию. Я смотрю на нее и думаю: “Так холодно. А почему она без обуви? Почему она в белых носках?.. Ее же кто-то любил при жизни, у нее, наверное, был муж. А сейчас я, совершенно чужой человек, вижу ее такой… Я не должна этого видеть, но вижу ее грязные носки. Белые”.
А после этого уже не было никаких мыслей. Вот ты идешь — собачка пытается съесть чей-то труп. Нормально… Я не знаю, как это объяснить. Вот так. Нормально.
Наш дом в Мариуполе сейчас находится между сожженным домом и могилой. Мой сосед похоронил девушку. Он сказал: “Я ее любил целую, целой я ее и похороню”. Понимаете? Ее разорвало. Он ее тело заматывал скотчем.
Мариуполь — это одна большая могила. Я живу… Мы жили на холме. Под нами есть балка, и там просто братская могила. Когда я еще была там, снаряд выбил нишу в земле. И люди говорили: круто, вам не нужно копать. А другие говорили: круто, вам есть кому хоронить. А третьи говорили: круто, вам есть что хоронить. Вот такие в Мариуполе были разговоры", — вспоминает Алла.
“Мои руки выглядели, как крючки — онемевшие, обожженные”
Второго апреля, по словам Аллы, началась "зачистка". Россияне и "дэнэровцы" ходили с автоматами. Устраивали рейды, проверяли подвалы, дома, квартиры - чтобы в Мариуполе не осталось украинских солдат.
“Мы боялись, чтобы русские не зашли в наш подвал, и все время слышали страшную стрельбу. Видели, как один украинский солдат просто бежал по улице, и российские военные его подстрелили. Мы даже видели ноги этого солдата, уже мертвого. Все это время мы сидели в подвале девятиэтажки и молчали, надеялись, что русские пройдут мимо. Но в один момент дверь в наш подвал открылась. В подвал зашел какой-то мужик — видно, из "ДНР". За ним зашли ещё несколько человек, они проверили наши документы и потом сказали: "Не волнуйтесь, мы вас не расстреляем".
Больше нас не трогали.
Мы продолжали прятаться в подвале девятиэтажки. Потом русские начали выставлять своих людей перед домами. Я спросила у одного русского солдата, можно ли мы нам пойти к себе домой. Он сказал: "Нельзя. Еще два дня идёт зачистка, потом пойдёте". Мы так и сделали и вернулись к себе домой. К нам пришли жить соседи, которым уже некуда было вернуться. У нас был генератор, запас бензина, мы поддерживали температуру в морозилке. Там было достаточно продуктов: рыба, мясо, были овощи и крупы. Так мы продержались до Пасхи.
Мы уже не прятались, жили в своем доме, все было “нормально”. Правда, тогда было очень холодно, но у нас была печка, плита, уголь, дрова, мангал во дворе — мы так готовили еду. Но не было света и воды”, — рассказывает Елена.
Задачу добывать воду взяла на себя ее дочь Алла. Каждый день она ходила к колодцу, дорога занимала около двух часов туда и обратно.
“Мама у меня старенькая уже. Брат был готов помогать, но мужчинам выходить на улицу было опасно. Так что этим пришлось заниматься мне.
Я ходила к колодцу на другой конец города. Я носила эту воду каждый день. Мои руки выглядели, как крючки — онемевшие, обожженные. Только недавно у меня начала восстанавливаться моторика.
Помню, вот я иду за водой под звуки взрывов. Взрывы — это еще ничего: можно примерно вычислить, куда упадет снаряд. А вот автоматные очереди… 45 минут ты идешь к колодцу и просто молишься, все время. Сейчас я пытаюсь молиться… Могу, но меньше. Может, это какая-то компенсация?.. Не знаю”, — говорит Алла.
Побег из Мариуполя
Больше трех месяцев семья Аллы провела в Мариуполе во время боев. До последнего они не решались бросить свой дом. Но в начале мая Алла с матерью и братом все же решились уезжать.
По ее словам, на тот момент в городе уже была совершенно другая жизнь.
“В Мариуполе уже готовились ко Дню Победы 9 мая: на зданиях висели флаги России, “ДНР” и СССР. Мы были отрезаны от мира. Дозвониться до нас было невозможно. Украинскую связь отключили. Единственный вариант позвонить — карточка “Феникс” (мобильная связь т.н. “ДНР”). Чтобы ее получить, пришлось пешком идти на другой конец города и стоять в очереди много дней. Но все-таки я эту карточку достала. Так и мы смогли звонить, и нам”, — говорит Елена.
Но даже с этой сим-картой выйти с кем-то на контакт было сложно.
“Связь ловила только в одном месте. Чтоб вы понимали, я женщина достаточно крупной комплекции, вешу 90 кг. Чтобы позвонить, я залезала на березу — так иногда можно было поймать сигнал”, — рассказывает Алла.
Так ее семья узнала, что будет гумконвой из Мариуполя. Об этом им сообщила по телефону знакомая из Киева.
“Мы решили ехать. В первую очередь, из-за моей дочери. Ей было тяжелее всех нас это пережить, она очень чуткий и эмоциональный человек. Мы понимали, что если не уедем, она просто сойдет с ума. Мы быстро собрались. На троих одна сумка. Сосед на машине довез нас на точку, откуда должна была проходить эвакуация — к «Порт Сити». Раньше это был огромный торговый центр, а сейчас это просто обожженные стены. Мы приехали туда утром 5 мая и стали ждать.
Ждали до вечера — ничего. Никакого гумконвоя и близко не было. А назад, домой, мы уже вернуться не могли — другой конец города.
Мы попросились переночевать в больнице, недалеко от “Порт Сити”. Нам повезло — впустили, и даже койка нашлась. Правда, всего две на троих. Мы как-то сгруппировались и спали там втроем: я, сын и дочь”, — рассказывает Елена.
По словам Аллы, им повезло, что их приютили на ночлег в больнице. Так как в Мариуполе нельзя было находиться после 6 вечера на улице. За нарушение комендантского часа могли отправить в тюрьму.
“Итак, первый день — автобусов нет. Второй день — опять ничего. Снова пошли ночевать в больницу. На третий день утром тоже никто не приехал. Мы ждали до вечера. И вот вдруг, 7 мая, в 5 часов вечера наконец приехали автобусы. Но… Их было всего два. При том, что эвакуации вместе с нами ждали 350 человек.
Сразу стало ясно, что все в эти два автобуса не поместятся. Что тогда началось!.. Все бросились к дверям, друг друга отталкивали, орали, давили детей… Боже, как дети кричали!
Мы пришли рано утром и были в очереди 5, 6 и 7-е. Но когда приехали автобусы, про порядок в очереди все забыли. Мы не могли влезть в автобус. Дочка кричала, мол, хотя бы инвалидов вперед пропустите, — да кто там пропустит! Все отчаянно хотели спастись”, — вспоминает Елена.
И вот, ее семья стоит у дороги и видит, что первый автобус уже битком забит людьми, во втором тоже все места заняты — и сидячие, и стоячие. А обезумевшая от безысходности толпа продолжает ломиться в автобусы. Еще много людей остаются стоять на улице, глядя на эту агонию, битву за возможность выжить.
Елена и ее дети видят, что мест в автобусах для них не остается, и в этот момент понимают, что пропали. Спасение так близко — но недостижимо.
Тогда Алла решает, что не может с этим смириться. И делает шаг вперед.
“Я просто заблокировала дверь во втором автобусе. Встала в проходе в форме звезды. Я крепкая и большая. Маму под локтем пропустила вперед себя, за ней брата. Он успел закинуть нашу сумку в багажное отделение. Меня бьют, пинают, трусят, пытаются свалить, но я держусь... Мы буквально влезли в автобус последними, встали возле водителя. После нас еле-еле зашли еще два человека — и все. Остальным в автобусах не досталось места”, — рассказывает Алла.
Около “Порт Сити” на улице осталось около 200 человек. Выехать из Мариуполя они так и не смогли.
“Уже потом мы узнали, что 7 мая был последний конвой, с которым можно было выехать из Мариуполя в Украину. Все — после этого никакой эвакуации уже не было”, — рассказывает Елена.
Но это был только первый шаг. Путь в Украину пролегал через неподконтрольную территорию. А там Алле и ее семье предстояло пройти через фильтрационный лагерь т.н. "ДНР".
Вопросы про аннексию Крыма и цитаты Лермонтова
Тех, кто смог буквально выбороть себе место в автобусах, под конвоем повезли в Безыменное — там у “ДНР” обустроен фильтрационный лагерь. В нем тщательно проверяли и допрашивали всех, кто хотел выехать на подконтрольную Украине территорию.
Успешно пройти фильтрацию удавалось не всем. Но семья Аллы была подготовлена к допросам.
“Наша знакомая из Киева смогла предупредить нас, как происходит фильтрация и что нужно отвечать. У нас спрашивали, например, как вы относитесь к аннексии Крыма? Если скажешь “хорошо” или “плохо”, тебя спросят: “А какая аннексия? Они же сами захотели быть с Россией!” Если так не скажешь — все, фильтрацию не прошел”, — говорит Елена.
Первым делом всех завели в палатки: женщин в одну, мужчин — в другую. Раздели догола. Переворачивали все вещи, смотрели телефоны. Фотографировали со всех сторон, брали отпечатки пальцев. Вносили персональные данные в некую электронную базу.
“Мы зашли в палатку. Говорят: раздевайтесь. Полностью. Они искали какие-то татуировки, я так понимаю. Один проверяющий из ФСБ, второй — психолог. Одна женщина осматривает тебя, вторая проверяет телефон. Там не должно быть фотографий войны. Мы все телефоны заранее “почистили”, — говорит Алла.
Им повезло, что в тот день в фильтрационном лагере было очень много людей. Проверяющие были уже слишком уставшими, когда подошла очередь семьи Аллы.
“Когда мы приехали в Безыменное (а приехали мы очень поздно вечером), до нас туда уже приехали другие автобусы. Были огромные очереди. У них просто не было времени нас долго допрашивать. По крайней мере, женщин. Нам с дочкой вопросов задавали не много. А вот сына моего на допросе держали час. Что с ним там было, я не знаю — он об этом не говорит”, — рассказывает Елена.
Она и ее семья слышали, что с захваченных территорий не выпускают ни педагогов, ни медиков — они нужны россиянам. Поэтому Алла, учительница английского и французского, свой диплом оставила дома. И придумали легенду: якобы Алла — не учитель, а продавец книг.
“И вот, на допросе меня спрашивают: “А расскажите что-то из Пушкина”. Говорю: “Я Пушкина не люблю, люблю Лермонтова”. И процитировала “Мцири” — я знаю ее наизусть, — “Ко мне он кинулся на грудь…” Не уверена, что те, кто меня проверял, сами знают Лермонтова на память”, — вспоминает Алла.
В итоге все трое прошли фильтрацию. Ночь они провели в фильтрационном лагере.
А на следующий день колонна автобусов под конвоем российских солдат выехала из Безыменного в сторону Запорожья (подконтрольная Украине территория).
“Мы слишком много вытерпели”
До Запорожья из Мариуполя семья Аллы добиралась в общей сложности полтора дня. А оттуда они втроем перебрались к друзьям в Киев, где сейчас и живут.
Алла и ее родные поправляют здоровье и эмоционально приходят в себя после пережитого. Понемногу Алла начинает работать — преподает английский и французский как репетитор. Ее руки, которые от постоянного ношения дров и воды в Мариуполе, по ее выражению, превратились в крючки, сейчас уже практически восстановили моторику. “Это такой кайф — двигаться, чувствовать себя живой, нужной”, — признается Алла.
Но Алла говорит, надолго они здесь не задержатся. Она физически не может выносить звук сирен воздушной тревоги. Даже в Киеве, где сейчас относительно спокойно, всё ей напоминает о том, что она перенесла. На каждом шагу ее преследуют призраки пережитого ужаса.
“Мы надеемся выехать за границу. У брата “белый билет” еще с 2002-го, но сейчас нужно его диагноз подтвердить. Он сейчас еще лечится.
Я не могу оставаться в Киеве. Вот мы сейчас с вами общаемся, а сирены так воют… У меня сердцебиение ужасное, в висках стучит кровь. Знаете, в Мариуполе не было сирен. Нас там не предупреждали ни о чем, ни о какой опасности. Мариупольцы между собой здороваются теперь только так: “Слава Богу, вы живы”.
Когда мы только приехали в Киев, так захотелось чего-то нормального, человеческого . Мы пошли на экскурсию “Как начиналась Киевская Русь”. И как раздались сирены… Мы были вдвоем с братом. Все остальные экскурсанты реагировали спокойно, мол, “та ладно, мы уже привыкли, продолжим экскурсию”. А я просто упала на землю, закрыла голову руками и каталась по асфальту. И брат объяснял: надо в укрытие, надо в укрытие…
Я была… Мне пришлось быть сильной тогда за всех нас, троих. А сейчас я не могу быть сильной. У меня не очень хорошо с головой. Я не могу спать. Мне снятся кошмары каждую ночь. У меня контузия, я плохо слышу. Сейчас я работаю с психологом, мне помогают прийти в себя. Но…
Мы слишком много вытерпели. Слишком много…
Это невозможно осознать, если ты этого не пережил. Вы сочувствуете, но вы не понимаете. Я знаю, как пахнут трупы разной давности. Знаю, как сожженные трупы пахнут… Зачем мне это знание? Я не была к этому готова", - говорит Алла.
В Мариуполь она готова вернуться только если он вновь будет украинским.
"Мариуполь — это… Боль. Я хочу домой. Но не сейчас”.